Обсуждение постановления Конституционного Суда РФ № 32-П от 11 декабря 2014 г., признавшего неконституционной уголовно-правовую норму, закрепленную в ст. 159.4 УК РФ и установившего законодателю срок для внесения соответствующих изменений в шесть месяцев стало предметом достаточно бурного обсуждения как на страницах печатного издания «Новой адвокатской газеты» (см. Иванчин А. «Отмена льготного режима для бизнес-мошенников» // АГ. 2015. № 5), так и на сайте «АГ», где в блогах по этому же поводу высказался коллега Д.В. Кравченко («Сохранить, нельзя отменить», от 3 марта 2015 г.).

Позиция уважаемого коллеги А. Иванчина с точки зрения построения структуры доводов и их обоснования у меня никаких вопросов не вызвала, что, к сожалению, нельзя сказать относительно позиции не менее уважаемого мной коллеги Д.В. Кравченко.

При этом статью А. Иванчина я прочитал один раз и этого было совершенно достаточно для понимания его позиции, а блог Д. Кравченко я читал многократно и никак не мог уяснить себе ту причинно-следственную связь между его выводами о необходимости оставления в действующем уголовном законодательстве специальной нормы, устанавливающей ответственность предпринимателей за совершенное мошенничество в сфере их профессиональной деятельности, и теми доводами, которыми он свою позицию обосновывает.

Так, в самом начале своего повествования Д. Кравченко увязывает светлое правовое будущее российского бизнеса именно с наличием такой уголовной дифференциации ответственности, обусловленной профессиональной принадлежностью к касте предпринимателей и во взаимосвязи с ее рисковой деятельностью.

С одной стороны, желание Д. Кравченко защитить отечественный бизнес не может не вызывать уважения, однако методы, которыми он предлагает это делать, на мой взгляд, должны быть обидны в первую очередь самим предпринимателям, так как, исходя из его доводов, можно сделать утверждение, что ведение предпринимательской деятельности в принципе не возможно без мошенничества в этой сфере, поэтому единственным способом как-то поддержать отечественного предпринимателя – это установить для него индивидуальный режим ответственности за воровство.

В какой причинной связи находится экономическое развитие страны и «не отсиженные предпринимательские годы» за, как я понимаю, все-таки доказанное в установленном судебном порядке хищение при ведении бизнеса я, к сожалению, из позиции Д. Кравченко уяснить не смог, так как, на мой взгляд, такая связь весьма иллюзорна и заметна, вероятно, только индивидуально вооруженному глазу Д. Кравченко.

Равно как мне не дано было понять, почему рисковая деятельность предпринимателя является тем камертоном, по звучанию которого стоит «настраивать» уголовные санкции за общественно-опасные деяния, метко названным Иваном Яковлевичем Фойницким, «интеллектуальным орудием».

Если же принять за основу, что предприниматель никакого воровства путем мошенничества при осуществлении своей рисковой деятельности не совершал, то я полагаю, даже малый срок лишения свободы с учетом его элитарного предпринимательского статуса, вряд ли будет оценен человеком бизнеса как торжество справедливости и проявления по отношению к нему истинного правосудия.

Далее, Д. Кравченко признает, что особенная регулировка мошенничества в предпринимательской сфере не стала той панацеей, которая бы наглядно улучшила бизнес-среду в нашем обществе, после чего делает, как мне кажется, прямо противоположный вывод этому своему тезису, указывая, что «полный отказ от “предпринимательского мошенничества” вообще не отвечает тем самым социальным реалиям».

О каких социальных реалиях здесь ведет речь коллега, сказать, опять же весьма затруднительно, однако, как мне видится, подразумевается все та же «старая песня о главном», что ведение качественного предпринимательства в РФ невозможно без обмана товарища по профессии.

Насколько актуальна такая конструкция социальных реалий бизнеса в России я сказать не возьмусь, однако то, что наличие такого законодательно закрепленного различия между людьми разных профессиональных групп в ответственности за, как было указано в еще Соборном уложении, обманное, ловкое и иногда внезапное хищение чужого имущества, очевидно, свидетельствует о нарушении конституционного принципа равенства всех перед законом и судом, предусмотренного ч. 1 ст. 19 Конституции РФ.

В целях достижения соответствия социальным реалиям Д. Кравченко предлагает «сгладить самые явные и выделяющиеся различия» между общей нормой ст. 159 УК РФ и специальной, предусмотренной ст. 159.4 УК РФ, что приведет, по его мнению, к благости и вечной справедливости в деловой среде и экономике страны в целом.

Возможно, привлечение мошенника-предпринимателя по его персонифицированной профессиональной статье, а не по общей норме, устанавливающей ответственность за мошенничество, и добавит авторитета этому представителю бизнес-сообщества в перспективе, однако я плохо понимаю юридическую целесообразность такой законодательной приписки к элитарному уголовному сообществу, так как главное в этом словосочетании все-таки уголовное, а не элитарное.

И еще, в завершении.

Там же, на сайте «АГ», на странице Д. Кравченко, есть еще одна его публикация, которая поднимает важную тему установления более тщательного порядка при превращении законопроекта в закон, где он совершенно справедливо отмечает необходимость тщательного и скрупулезного согласования, обсуждения и доработок всех появляющихся на свет законопроектов и иных нормативных актов.

Появление же так увлеченно поддерживаемого Д. Кравченко в праве на жизнь предпринимательского мошенничества в качестве действующей уголовно-правовой нормы, было осуществлено аккурат в полном противоречии с теми мыслями и доводами, которые им же отстаиваются в статье о необходимости регулирования законотворческой процедуры.

В этой связи я очень опасаюсь того, что если Д. Кравченко будет принимать одинаково максимальные усилия по реализации каждой из заявленных им позиций, то он не сдвинется с места, так как обозначенные им решения двух правовых вопросов являются суть противоположностью друг друга.