МИССИОНЕР ПРАВА,

ИЛИ СТРАСБУРГСКИЙ ВЗГЛЯД НА РОССИЙСКОЕ ПРАВОСУДИЕ

Анатолий Ковлер – судья Европейского суда по правам человека, избранный от Российской Федерации, рассказывает о страсбургской «кухне» специально для «АГ».

– Тяжела ли мантия судьи Европейского суда? Трудно ли все время быть в оппозиции к национальному правосудию?

– Я состою в оппозиции не к национальному правосудию, а к нарушениям элементарных прав граждан в оппозиции к здравому смыслу. У меня нет аллергии по отношении к национальному правосудию, поскольку в своей практике я вижу, что судебные решения пишутся грамотно, высококвалифицированными специалистами. В том, что половина судебных решений не исполняются, – нет вины нашего правосудия, это вина исполнительных органов.

– Вам пришлось отказаться от каких-то сложившихся представлений и убеждений?

– Да, конечно. Я переоценил значение прецедента в судебной практике. Стал острее ощущать проблемы других стран, потому что, когда занимаешься исключительно проблемами своей страны, кажется, что у нас все слишком плохо, а них все слишком хорошо. При сопоставлении появляется боковое зрение, позволяющее видеть ситуацию с разных сторон, невольно происходит осознание глобальных проблем.

– Значит, у нас все не слишком плохо?

– Очень не плохо. Могу сказать, что на российские жалобы стоят очереди судей-докладчиков. Во-первых, интересны жалобы сами по себе, во-вторых, суд имеет дело с добротным материалом, и, в-третьих, у нас блестящие юристы – 30 юристов один другого лучше. В этом отношении мы не должны испытывать никаких комплексов неполноценности.

– Часто ли Вам приходится выступать с особым мнением?

– Довольно часто, возможно, у меня даже сложилась определенная репутация. Абсолютным чемпионом я не являюсь, но за свою практику написал более ста особых мнений. Сказывается академическое прошлое, которое заставляет всегда видеть глубину проблемы, рассматривать ситуацию в разных аспектах.

– Каковы взаимоотношения между судьями ЕС?

– Отношения достаточно лояльные. Мы можем до хрипоты спорить на закрытых заседаниях, непримиримо отстаивать свою позицию, а потом мирно вместе пить кофе, идти в кино или приглашать в гости. Мы стараемся отделять профессиональную деятельность от чисто личных отношений, никогда не переносим рабочие споры на личные отношения.

– Насколько судьи Европейского суда доступны для СМИ? Ведут ли иностранные корреспонденты репортажи из зала суда?

– Мы долгое время по соображением безопасности допускали прессу для съемок лишь на первые минуты. Пишущие журналисты могут попасть на любое открытое заседание, а съемки допускаются только в начале, исключительно для того, чтобы не мешать работе суда. А последние полтора-два года в Европейском суде ведется съемка публичных заседаний с интернет-трансляцией. Таким образом, любой желающий в самом отдаленном уголке земли может следить за нашими заседания в режиме реального времени. Речь, разумеется, идет об открытых заседаниях, никто не пустит журналистов в комнату для прений, а на публичных рассмотрениях может присутствовать любой человек с улицы.

– Как часто Вам приходится рассматривать жалобы против России?

– Участие национального судьи в рассмотрении дел, касающихся его страны, обязательно по жалобам, которые признаны приемлемыми. При рассмотрении судебных жалоб по существу национальный судья вводится в состав палаты и имеет один голос из семи.

– Много ли дел против России в общем потоке?

– Да, и национальному судье тут приходится бегать из палаты в палату. Такая у нас почетная миссия большой страны: чтобы дела одной страны не концентрировались в конкретной палате, их разбрасывают по нескольким. В процентном же соотношении 54 % всех жалоб, поступающих в Европейский суд, приходят из четырех стран: России, Украины, Турции и Румынии.

– Есть ли общее лицо у исков против России?

– Конечно, у каждой страны есть своя визитная карточка и свои особые жалобы. Для России – это массовое неисполнение судебных решений, злоупотребление надзором в гражданских делах для отмены вступивших в законную силу судебных решений, злоупотребление исключительно заключением под стражу в качестве меры пресечения, хотя УПК дает другие возможности, наконец, условия содержания в СИЗО.

– Какие государства обращаются с подобными жалобами?

– По условиям содержания и по безобразиям в полиции мы схожи с Турцией, у нас много общего с Украиной по неисполнению, с Польшей – по условиям содержания. Еще у нас проблемы с надзором – последние бастионы надзора пали в Молдове, Украине и Румынии в 2001–2003 гг. Россия из членов Совета Европы осталась единственной страной, которая сохраняет надзор как чрезвычайную инстанцию.

– Можно ли говорить о таком явлении, как общеевропейская правовая (судебная) культура?

– Думаю, что после 50 лет практического применения Европейской конвенции она уже состоялась. Создание уникальной системы международной судебной защиты прав граждан является, на мой взгляд, одним из величайших достижений европейской цивилизации. И самое главное в работе этой системы то, что она применяет единые минимальные стандарты защиты прав граждан от Исландии до Сахалина. Гражданин может апеллировать не только к своему государству, но к панъевропейской системе защиты. И ссылки на национальные особенности, традиции здесь уже не работают. Это очень важно, потому что такая практика позволяет наделять государство определенными обязанностями, а гражданина – универсальными правами.

– Насколько адаптирована Россия к этой системе?

– Я считаю, что мы – составная часть Европейской цивилизации, и любой шаг вправо или влево – скатывание на обочину этой цивилизации. Я бы хотел, чтобы некоторые политики, которые часто выступают с необоснованной критикой Европейского Суда как предвзятого и политизированного, стали это понимать.

– Адвокаты из России? Кто они? Специалисты, которые практически живут в Страсбурге, или энтузиасты из российской глубинки?

– В отличие от Англии или Италии, где уже есть адвокатские конторы, специализирующиеся на жалобах в Европейский суд, у нас заявления подают обычные адвокаты. Не секрет, что некоторые из них стали специализироваться на жалобах в Европейский суд, и я бы сказал, что у нас уже сложилась когорта адвокатов, которые хорошо владеют процедурой ЕС, знают правила регламента, умеют обосновывать жалобы, выступать в публичных прениях. Это отрадно. Единственным уязвимым местом, пожалуй, является знание языка. Здесь наши адвокаты не могут блистать свободным знанием английского или французского так, как это делают адвокаты из Италии, Швейцарии, Германии. Тем не менее есть адвокаты, которые довольно прилично выступают и пишут документы на рабочих языках суда.

– К вам часто обращаются за помощью? В чем Вы реально можете помочь, а с чем лучше не обращаться?

– Попытки практиковать телефонное право были. Надо сказать, что я никогда не испытывал давления со стороны властей, зато давление со стороны прессы и адвокатуры присутствует. Не приемлю, когда люди, пользуясь знакомством, встречей на семинаре или неосторожно данной визитная карточкой, начинают звонить, интересоваться, лоббировать свои интересы. Такие попытки узнать что-то заранее я категорически отвергаю и стараюсь резко пресекать подобного рода общение. Особенно раздражает желание выяснить мое мнение по конкретным делам, часто незавершенным. Я понимаю профессиональные потребности журналистов и адвокатов, но они должны понимать и мои профессиональные обязанности, прежде всего обязанность хранить тайну совещательной комнаты и не разглашать подробности дела еще не рассмотренного.

Что же касается разъяснений принципиальных позиций суда, его подходов, особенностей процедуры, характера жалоб, общих тенденций и прочего – я всегда с удовольствием поделюсь опытом. Подобного рода разъяснения входят в нашу лекторскую работу. Мы здесь уподобляемся, если хотите, миссионерам, которые несут правду о деятельности суда. В этом нет противоречия. Главное – не быть пристрастным.